В России – живая традиция

– Когда вы работали в Австралии, заметили, отличается ли отношение к церковному искусству местных прихожан от отношения российских верующих?

– Среди прихожан Австралии – много потомков эмигрантов «первой волны», тех, что сначала уехали в Китай, были членами общины святого Иоанна Шанхайского, а потом часть из них уехала в США, в Сан-Франциско, а часть – в Австралию. И они привыкли к живописному написанию иконы, а потом передали эту традицию своим детям и внукам, а потому к ней очень трепетное отношение, и внесение чего-то нового – целое событие, которое происходит раз в 90 лет: мы готовили роспись к 90-летию собора.

И, как я понимаю, когда речь зашла о новой росписи храма, то протоиерей Гавриил Макаров, диакон Владимир Бигдан в составе приходского совета долго готовились к такому событию. У нас же, в России, традиция – уже живая, она многообразна и развивается.

Старейшие и уважаемые прихожане много думали, множество раз собирались приходским советом, потом уговаривали тех, кто сомневался. Мы, конечно, очень старались, за полгода расписали храм, также мы написали туда иконостас. В итоге роспись приняли, причем с радостью и благодарностью.

– Вы сказали, что сейчас в России – живая развивающаяся традиция. Куда она развивается? Что сейчас происходит в современной иконописи?

– На низшем, бытовом уровне мы видим тех, кто только что окончил какие-то иконописные школы или еще в процессе, но начинает обучать писать других. Некоторые иконописцы начинают позиционировать себя как закрытое общество – туда нужно войти, чтобы тебе все объяснили. В некотором смысле сакрализуется сама технология, то есть начинает казаться, что техника иконописи и есть самая важная суть иконы, и если ты не пишешь по древним технологиям, не сам замешиваешь краски (обязательно на яйце и так далее), то икона не получится. Хотя у этих «радетелей технологии» часто получаются слабые копии, которые массово тиражируются.

Увы, порой сакрализуется сама технология: мол, техника иконописи и есть самая важная суть иконы

С другой стороны, действительно серьезные мастера стараются найти такие образы, которые современники еще не видели и на основе которых можно создать новые образы, не заходя за грань традиционного иконописного языка, которые отзовутся в человеке.

Я считаю, что есть много удачных попыток – и в строительстве храмов, и в росписях. Есть и ошибки, но это – естественно и говорит как раз о процессе поиска, который очень многообразен.

Вообще развитие церковного искусства, языка иконы было связано с развитием богословия. Сейчас мы видим затишье в смысле развития богословских мыслей, идей, ответов на запросы современности с позиций богословия, которые бы потянули за собой иконопись. Кстати, может быть, поэтому мы видим раздробленность развития иконописания.

– Вспомните, пожалуйста, какие-то интересные встречи, которые повлияли на ваше отношение к творчеству иконописца.

– На трех объектах я работал у Александра Солдатова – на мой взгляд, одного из самых выдающихся сегодняшних иконописцев. Я работал у него в Спасо-Преображенском скиту Данилова монастыря, в Угрешском монастыре и участвовал в росписи иконостаса для храма в Рязани. У Александра Николаевича множество интересных мыслей по поводу того, каким должно быть современное церковное искусство, он вдохновляет и других. Сам всегда в процессе поиска и невероятной самоотдачи. На этих объектах я работал впервые в технике фрески – по сырой штукатурке. До этого у меня был немалый опыт в росписи силикатными красками, но здесь для меня было открытием, как работают на фреске пигменты.

Если мы пишем силикатными красками – по технологии это отличается от иконы. И, когда ты несколько месяцев работаешь со стеной, потом, когда возвращаешься к иконе, появляются некоторые технологические сложности. Когда ты пишешь фреску по сырой штукатурке, а потом возвращаешься к иконе, то никакого перехода нет – ты так же пишешь на эмульсии, на тех же самых пигментах. Для меня это было удивительно: оказывается, для древних живописцев не было препятствием писать на стене, а потом на доске.

>Фреска – самая сложная технология, она требует напряжения всех сил, невероятной концентрации художника.

– В чем лично для вас разница при работе на стене или на доске (кроме того, о чем вы сказали, говоря про силикатные краски)?

– Разница есть. Композиционный подход. В монументальном пространстве работа ведется в привязке к архитектуре, иногда стены подсказывают то или иное решение. Когда я выхожу работать на стене, я должен руководить командой, как дирижер, или влиться в общий оркестр, если меня пригласили участвовать в росписи, тогда я не могу играть свои солирующие партии, как мне захочется, могу только проявить в каких-то нюансах свою индивидуальность, но так, чтобы это не выбивалось из общего строя росписей. В целом же я должен задавать строй или звучать вместе со всеми. Мы, художники, работающие над росписями одного храма, дополняем друг друга.

В иконе же, продолжая музыкальную параллель, должна развиваться моя мелодия. Композиция строится по законам камерного произведения. Я должен создавать образ сам, могу выбирать свой ритм, а он очень важен.

Много раз я читал житие преподобного Андрея Рублева, и там описывается, что по воскресеньям и праздничным дням, после службы, они с Даниилом Черным не работали, а смотрели – созерцали образцы.

На самом деле это важно – уметь в работе организовывать паузы, часто нужно себя просто суметь остановить, отправиться в музей, на природу. Казалось бы – это отдых, отвлекаешься от работы, но на самом деле это очень обогащает процесс.

– Как быть с паузами, если заказчик гонит, требует сдать к какому-то сроку?

– К сожалению, заказчики почти никогда не заказывают иконы, полагаясь на художника. Обычно просят или сделать побыстрее, или к какому-то сроку, к празднику. Я, честно говоря, удивляюсь, как раньше могли строить соборы по 300 лет, а потом столетиями заниматься благоукрашением храмов. Сейчас подобное представить невозможно, и причина этого – в секулярном влиянии на некоторые процессы храмостроительства и благоукрашения.

Безусловно, приходится подчиняться каким-то требованиям, еще больше напрягать свои силы. Но в каких-то случаях нужно быть бескомпромиссным: если я вижу, что мне нужно что-то переделать, я лучше сдам не вовремя, но сделаю хорошо, допишу.

Любое произведение считается готовым, когда художник доволен сделанным, своим трудом. Доволен сейчас, после его завершения. Понятно, что спустя какое-то время почти каждый художник начинает относиться критически к своей работе, думать, где бы он сделал по-другому. Но на момент окончания работы именно художник должен быть уверен, что это – завершенное произведение.

– Если у вас сложился образ, вы понимаете, как его писать, а заказчик говорит, что ему нужно совершенно по-другому, что делаете?

– Так у меня почти никогда не было. Было по-другому: мы уже сделали росписи, разобрали леса и поняли, что написанные композиции смотрятся крупнее, чем хотелось бы. Тогда мы их переделывали. То есть скорее мы сами к себе более требовательны, чем заказчики.

– Работа иконописца требует сосредоточенности: осмыслить образ и так далее. А как сосредоточиться современному человеку, когда так много отвлекающего: напряженный график, то дети болеют, то за кружки платить, то еще что-то?

– Мне очень помогает супруга Ирина, она поддерживает в смысле заботы о наших четырех детях. Я часто уезжаю на росписи, случается, меня по месяцу дома не бывает. Когда я дома, естественно, разделяю все заботы. А умению сосредоточиться помогает опыт. Творческий процесс – он же не такой: вот я рисую – я думаю о том, что делаю; отложил карандаш, кисть – и все, забыл о том, что делаю. Художник постоянно смотрит, ищет то, что ему поможет в работе, «ловит» композиции, обдумывает что-то: процесс художественного творчества продолжается постоянно.

Моя жена тоже иконописец, и я постоянно спрашиваю ее мнение о своей работе, слушаю ее советы. Сейчас у нее самой не очень получается что-то писать: младшие у нас двойняшки, и только-только стало попроще – им уже по три года, – так что, думаю, будем находить время, чтобы жена тоже могла реализовывать свое призвание иконописца.

– Предположим, подходит человек к иконе и ничего не понимает в ее богословии. Это проблема, или икона все равно ему что-то откроет?

– Любой человек, который подходит к иконе, ищет встречи с Богом. Задача иконописцев – максимально упростить путь к этой встрече.

Человек, подходя к иконе, ищет встречи с Богом. Задача иконописцев – максимально упростить путь к этой встрече

В самом начале я говорил о том, что человек трехсоставен, и через зрение, когда человек прикасается к высокому церковному искусству, ему быстрее, легче обратиться к Богу – обратиться через образ, который поможет ему молиться.

Но многие, к сожалению, не понимают икону, даже среди священников немало таких людей. Поэтому, с одной стороны, икона может человека вести, с другой – есть непонимание языка и эстетики иконы, непонимание того, для чего нужно это искусство. Иногда вообще встречаешь отношение к церковному изобразительному искусству как к дизайну, и это грустно. Как могло возникнуть такое отношение у нас, с такими бесценными образцами древнерусской и византийской иконописи?! Древние образы наполнены такой глубиной и красотой, гармонией цвета, линий! Это высочайшее искусство – ступень к духовному состоянию.

С Яковом Прокофьевым
беседовала Оксана Головко

24 февраля 2021 г.

• < Prev
• Next >