https://pravoslavie.ru/144165.html

Беседа с иконописцем Игорем Самолыго

Оксана Головко

Что ищут в иконе современные верующие? Для чего студентам, которые будут расписывать храмы, изучать академический рисунок и академическую живопись? Какими путями идет современное церковное искусство, и почему оно не пресекается? Об этом и о многом другом мы поговорили с Игорем Самолыго – иконописцем, художником-монументалистом, заместителем заведующего кафедрой монументального искусства Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета.

– Традиционный вопрос – про первую встречу с иконой, церковным искусством. Для советских детей это происходило чаще через бабушек. Как было у вас?

– У меня тоже была верующая бабушка Евдокия, по линии отца, мы приезжали на каникулы в деревню. Она ходила в церковь и иногда брала меня с собой на праздничные службы. До сих пор помню то чувство, которое тогда меня охватывало – ощущение встречи с чем-то необычным, неведомым, притягивающим к себе. В один из таких дней я поднимался по лестнице, ведущей из притвора церкви на колокольню. С этой лестницы я увидел весь интерьер церковного пространства сверху, свечи, росписи, иконы, священника в красивых ризах, молящихся прихожан, – это произвело на меня сильное впечатление! Шли 1970-е годы, я был советским ребенком, учился в советской школе, где вера осуждалась, высмеивалась. Найти и прочесть Евангелие было практически невозможно. Случай в сельском храме был только легким прикосновением к атмосфере церковной жизни, но живое ощущение, которое я тогда испытал в храме, осталось во мне навсегда.

Живое ощущение, которое я тогда испытал в храме, осталось во мне навсегда

>Потом, в 1990-е, когда я вернулся из армии, начались поиски себя. Тогда похожие чувства были у многих в стране – люди, после атеистического периода советской власти, искали выхода в пространство духовного, причем все по-разному. В это время мне впервые удалось прочесть Евангелие и почувствовать глубину этой Книги. Через год я поступил в институт имени Сурикова, где подружился с однокурсником, по-настоящему верующим человеком. Вместе мы начали ходить в храм, ездить по монастырям. Постепенно стало приходить понимание, что здесь, в Православии, в Церкви, и есть тот Путь, по которому нужно двигаться. Позже уже, в монументальной мастерской Евгения Николаевича Максимова, удалось соединить для себя веру и искусство.

– Как вы узнавали церковное искусство, начинали понимать его? Ведь это не всегда происходит сразу для человека с академическим художественным образованием, а вы, к моменту поступления в Суриковский, окончили Брянское художественное училище…

– Церковное искусство стало мне открываться именно через веру, до прихода к вере оно было для меня непонятно. Только благодаря появившемуся религиозному опыту я начал осознавать, почему церковное искусство именно такое, почему Церковь выбрала и использует именно этот язык. Сначала интуитивно, сам, а потом уже логически, в том числе с помощью объяснений Евгения Николаевича Максимова, который очень тонко понимал церковное искусство и умел передать свое понимание своим ученикам.

– В 1990-е в составе студенческой бригады вы работали с Евгением Николаевичем Максимовым над росписью Казанского храма Свято-Введенской Оптиной пустыни, которая тогда только-только возрождалась. Это был для вас особенный период?

– Оптина пустынь того времени – уникальное явление, все было настолько живо, неформально, горяще! Работа и жизнь в Оптиной дала мощный духовный импульс нам, тогдашним студентам, на всю дальнейшую жизнь. Кто-то именно там пришел к вере, а те, кто были верующими, – еще больше укрепились в ней.

Работа и жизнь в Оптиной дала мощный духовный импульс на всю дальнейшую жизнь

Мы приехали и полностью окунулись в монашескую среду: жили в монастыре, по монастырскому распорядку, в работе нам помогали послушники и монахи. Мы общались с монахами, искали путь построения монашеской жизни. Наместник, архимандрит Венедикт (Пеньков), звал нас на духовные беседы. На том этапе процессом росписей руководил Дмитрий Ермолаев, в будущем игумен Иларион (Ермолаев). С отцом Иларионом мы вместе работали, ходили на озеро, сидели у костра и размышляли, каким должна быть церковная жизнь, церковное искусство…

Было много трогательных и смешных историй. Например, мы писали купол Казанского храма (я помогал Евгению Николаевичу писать центральный образ Христа), ниже, в куполе, был пояс из Серафимов. Писали в технике фрески, студенты работали всю ночь, устали, ушли спать. Утром подошли другие ревностные студенты, и кому-то показалось, что у одного из Серафимов слишком сердитый лик, а это недопустимо (хотя снизу их вообще толком и не видно)! Тут же человек полез на леса, попытался исправить, у него ничего не вышло, в сердцах он просто все закрасил и ушел! Можно только представить, что чувствовал автор Серафима, когда поднялся на леса. Но это все – из особой ревности, из стремления всех сделать все максимально хорошо!

Мы не выполняли какой-то художественный заказ, а именно жили всем тем, чем жил возрождающийся монастырь. Было ощущение, что возрождается церковное искусство, и все очень ответственно, важно, что здесь нельзя допускать ошибок, как мы могли позволить себе в учебных работах. Это то, что навсегда останется в храме, то, перед чем люди будут служить и молиться. Такое чувство дисциплинировало с самого начала.

Очень важно, что на старте нашей художественной творческой жизни мы получили такой мощный духовный и творческий импульс. Я понял для себя, насколько интересно и важно церковное искусство, и то, что этому можно посвятить свою жизнь.

Я понял для себя, насколько интересно и важно церковное искусство, и то, что этому можно посвятить свою жизнь

– Не смущал вас язык росписей храма Христа Спасителя, над которыми вы, уже после окончания института, работали под руководством Евгения Николаевича Максимова?

– Мы только окончили монументальную мастерскую Суриковского института, где писали картины, постановки, и с опытом академического вуза подошли к росписям в храме Христа. У нас в работе был северный купол, где надо было написать Спасителя на престоле в окружении символов евангелистов. И вот эти символы – Телец, рычащий Лев, Орел, Ангел – они были очень реалистичны, только с крыльями… Мы делали реконструкцию, чувствуя себя в некоторой степени реставраторами, воссоздавали то, что было сделано в храме художниками XIX века. Больших противоречия не возникало, правда, немного было внутренне непонятно, почему нужно традиционные церковные сюжеты рисовать настолько реалистично? Работа в храме Христа дала важный и интересный опыт, мы работали тонкими лессировками, постепенно добиваясь нужного звучания цвета чистыми красками, осваивали живопись, которая строится на оптических принципах. Еще мы учились работе в команде, стали понимать, что итоговый результат напрямую зависит от того, насколько четко работает коллектив в целом.

– Такой художественный язык может иметь место в сегодняшнем церковном искусстве?

– В какой-то степени – да, например в XIX веке на Афоне, был разработан стиль, когда за основу бралась иконография древней иконы, но переосмыслялась авторами, включались элементы академического письма, и это дало жизнь целому направлению. При этом мастера умели очень точно находить компромисс между картинностью и иконой. У меня был опыт подобной работы над иконами по заказу кипрского монастыря Святого Ираклидия. Перед тем как начать работу, мы показывали заказчику разные образцы, варианты, какими могут быть иконы. Мы очень удивились, когда была выбрана фотография как раз с образом Христа из Северного купола храма Христа Спасителя, над которым мы работали. Представьте себе, Кипр, где главенствует «канонический» стиль, где много иконописцев, а я пишу образ с элементами реалистического стиля – Спас Великий Архиерей. Икона была подарена монастырем владыке Афанасию, митрополиту Лимассольскому. Она понравилась владыке. Он попросил написать к ней парную икону Богородицы в размер первой и оставил обе у себя в келлии. Потом копии этих икон монастырь заказал для себя.

Икона «Спас Великий Архииерей». Для монастыря св. Иераклидия. Кипр, 2018г.

Мне кажется, сейчас у верующих есть запрос на то, чтобы икона не была такой отстранённой от нас, такой условной, конечно, оставаясь при этом в рамках традиции.

– Эта тенденция есть и в отношении к церковному искусству прошлого. Если лет 20–30 назад на церковное искусство XVII–XVIII веков исследователи, иконописцы смотрели свысока, то сейчас взгляд на него изменился в сторону уважения и бережного отношения…

– Видимо, это связано в том числе с внутренними потребностями людей. Недавно мы закончили работу в Центральной клинической больнице Московского Патриархата Святителя Алексия, Митрополита Московского – написали в интерьере большое панно, на котором показана история больницы через конкретные образы тех, кто так или иначе с ней связан. Композиция разбита на две группы. Слева – деятели XIX–XX века, которые строили больницу, жертвовали средства, окормляли ее. С правой стороны – наши дни, здесь изображены те, кто сейчас трудится и поддерживает больницу – священство, врачи, сестры милосердия, волонтеры. Над ними в верхнем ряду – святые, а еще выше – Богородица в окружении ангелов. В центре – больница и молитва от лица предстоящих: «Пресвятая Богородица, храни место сие». В итоге получилась не совсем икона, мы использовали традицию иконы, но работу можно скорее отнести к жанру церковно-исторической живописи. Композиция вызвала большой интерес, реакции были разные, но никого не оставила равнодушным, и была принята людьми.

Верующие хотят встретиться со святостью в реальной жизни

Если говорить о современной иконе, то сегодня верующим нужно что-то, близкое им по языку, в рамках церковной традиции, конечно, но, может быть, не такое условное. Об этом говорит не только наш опыт, но и опыт наших коллег. Например, у наших знакомых заказывали написать апостолов Петра, Павла, других святых – с родителями, которые не прославлены в лике святых, такой большой семейный портрет! То есть чтобы в иконе были не только святые, но и самые обычные люди, как сами заказчики, как все мы.

Именно среди таких людей жили и апостолы, и другие святые. Таким образом, верующие хотят встретиться со святостью в реальной жизни. И искусство через сопереживание может помочь людям зримо соединить мир повседневный и мир Горний, помогает представить, увидеть, что святость – это не что-то далекое, отделенное от нашей жизни, а то, что существует среди нас, и каждый может к этому прикоснуться.

• < Prev
• Next >